Бусина • 11 апреля 2025
Когда каждое слово может стать опасным, любовь становится не только источником вдохновения, но и тяжёлым бременем. Моя история — о том, как моя любовь застыла, как в куске янтаря, в мире, где открытость может стоить слишком дорого.
Мы познакомились вскоре после начала войны.
Мы не говорили о войне после того, как убедились, что обе против. Мне было тогда не до разговоров. Пока я что-то пыталась сделать (и, может быть, она тоже — мы не спрашивали ради безопасности), мы говорили о творчестве. Меня всегда тянуло к творческим людям, к созиданию, а она невероятно талантлива.
Потом, в один обычный день, она в процессе разговора скинула своё фото. Совсем не художественное — беглое селфи из разряда «глянь, мне эта вещь идёт?» Я далеко не сразу увидела вещь — прежде я впервые увидела её глаза и улыбку. И влюбилась мгновенно. Я даже не думала, что так бывает в жизни, что это не выдумки литераторов, и уж тем более что я способна на такое — сразу, бесповоротно и полностью. Я изучала это чувство с разных сторон, надкусывала, сгибала и проверяла на прочность — оно не проходило. Я изучала её, я любовалась ею, поддерживала её, и каждый отклик с её стороны освещал и согревал моё сердце. Мир после начала войны стал выносимым местом, в котором я могла продолжать жить, потому что в нём был не только весь тот ужас, но и она.
Мы живём в разных городах и однажды всё же собрались развиртуализироваться. Лето 2022 года — мы сидим в кафе, и я смотрю на неё и не могу насмотреться. Она обнимает меня, и ощущение её тонкого хрупкого тела впечатывается в мою память и будет сниться мне ещё годами.
Пока я вынашиваю своё признание, наше правительство готовит закон о запрете и успевает раньше меня. Мы наблюдаем за ужесточением цензуры, самоцензуры, и за охотой на «экстремистов». Я думаю не о том, примет она мои чувства или нет, а о том, что я-то конченная экстремистка, а сделает ли моё признание её — соучастницей?
Я прячу свои чувства, как клеймо, как проказу, и обхожу людей так, словно если я неловко повернусь, их все смогут увидеть. Я обхожу полицейских так, словно мемный гей-радар стал реальным девайсом и заверещит на всю улицу, если я буду к ним слишком близко.
Через год я снова в её городе. Мы гуляем вместе по паркам, и мне больше всего на свете хочется взять её за руку, но я боюсь. Мы по-прежнему обнимаемся при встрече и на прощание, пока какой-то мужчина на остановке не делает мерзкое замечание. После этого мы обнимаемся только на долю секунды или совсем нет. Я думаю — это был всего лишь случайный прохожий. Моя тревога отвечает — а что, если нет? что, если это эшник? мент в штатском? член какой-нибудь «общины» из тех, чья общность заключается в ненависти к неугодным им людям? Я думаю, что просто накручиваю себя, это из-за переизбытка стресса, я борюсь с тревогой… Потом я читаю новость про арест девушки с радужными серёжками, и тревога меня побеждает.
Я ношу в себе любовь, как контрабандный наркотик. Смешно, но я дёргаюсь на сканерах в метро и на вокзалах — вдруг они её засекут. Я думаю — вот когда это всё закончится… но оно не заканчивается, и я понимаю в какой-то момент, что если буду молчать дальше, то я закончусь раньше.
Поэтому я открываю мессенджер и пишу ей, что люблю её.
Она отвечает — ты ведь понимаешь, что мы не можем попытаться сейчас. Ты ведь понимаешь, что я боюсь.
Я понимаю.
Я не могу взять её за руку, не могу обнять так, как мне хотелось бы, не могу поцеловать. Не могу позвать её на свидание, потому что любое место вызывает вопрос — будет ли там безопасно? Никто не может гарантировать, что да.
Мы могли бы жить вместе, думаю я — а потом слушаю историю подруги, которая, обмирая от страха, срочно ищет, куда переехать, потому что её неадекватный дальний родственник на днях приезжал, колотил в дверь квартиры и орал на весь подъезд, что заложит её и её, по официальной версии, лучшую подругу со студенческих лет, просто потому, что они не дали ему денег, когда ему приспичило. И я понимаю, что мы не могли бы жить вместе. Всегда найдётся кто-то, кто скажет — вовсе нет, они не подруги, они не сёстры, хватайте их!
Каждый раз, когда мы видимся, я стараюсь не прикасаться к ней больше одного раза в одном и том же окружении. Каждый раз, когда мы встречаемся и прощаемся, мы стараемся обниматься не больше трёх секунд, чтобы это было не подозрительно. Каждый раз, когда я пишу ей что-то откровенное и ласковое в мессенджерах, я представляю ментов, листающих нашу переписку с отнятого у неё или у меня телефона или ноутбука.
Иногда мне снится один и тот же сон — мы едем по эскалатору в метро, она стоит на ступеньку ниже, как обычно, и в какой-то момент посреди разговора я наклоняюсь её поцеловать. И она отвечает. И всем всё равно, никто не обращает на нас внимания. Я не знаю, мечта ли это о несбыточном — или жизнь, которая была бы у нас, если бы её не отняли.